Где в Ульяновской области еще можно увидеть настоящий народный карнавал, как не дать культурным мероприятиям сменить живую традицию и какие муки хранит народная память – об этом Улграду рассказал опытнейшей ульяновский фольклорист Михаил Матлин.
Наш канал в TelegramКандидат филологических наук, доцент УлГПУ Михаил Матлин является научным сотрудником отдела организации научно-исследовательской работы отдела лицензионно-патентного обеспечения управления научных исследований УлГПУ и одновременно научным сотрудником Центра развития и сохранения фольклора – филиала ЦНК Ульяновской области, кроме того он преподает на кафедре русского языка, литературы и журналистики УлГПУ. В УлГПУ и ЦНК Михаил Гершонович много лет работает над изучением и сохранением поволжского фольклора. Ежегодно с его участием проходят этнографические экспедиции в районах области.
– Михаил Гершонович, в этом году летом вы были в экспедиции в Барышском районе и, помимо сбора информации о каких-то обрядах и народных традициях, предметом исследования заявляли изучение народной памяти о голоде в годы войны. Городское население об этой теме сейчас вряд ли помнит, насколько оно сохранилось в памяти на селе?
– В 2017 году вышла небольшая книга «Голод 1941-1945 годов в устных рассказах сельского населения Ульяновского Поволжья». Книга подготовлена мною вместе с Маиной Павловной Чередниковой, которая занялась изучением этой темы в 1990-е годы. Она впервые обратила на это внимание, на эту часть народной памяти о войне. У нее несколько лет назад вышла книга «Моя война», в ней две части. Первая – воспоминания фронтовиков, вторая – воспоминания их жен, сестер и матерей. И война получилась разной. Одно дело – человек на фронте, который выполнял боевые задачи, другое – женщины с детьми в тылу, большинство из которых не дождались своих мужей или детей.
Мы привыкли, что война – это трагическое событие, она связана со смертью миллионов. Но остается неизвестным, что не менее трагичным было положение населения. Как на оккупированных территориях – об этом мы знаем больше, – так и далеко в тылу. Это знание не стало еще осознанным и видным. И есть опасение, что с течением времени оно может уйти.
Я решил продолжить эту тему. Понятно, что в 1990-е годы это были жены фронтовиков, были живы еще их матери. Сегодня же мы общаемся с тем поколением, которое получило официальное название «дети войны». Те, кто встретил войну ребенком, те, кто родились во время войны и выжили, и второе поколение – дети фронтовиков, которые родились после войны.
Конечно, эта память никуда не ушла, не стерлась у тех, кто пережил годы войны. И она по-разному живет у тех, кто был взрослым и кто – ребенком. Так, память детей войны носит в большей степени избирательный характер и имеет особенности, связанные с детским восприятием мира. Конечно, запоминаются потрясения, которые ребенок пережил. Таким потрясением была смерть – смерть брата, который умер от голода на глазах у семьи, смерть соседей и иногда смерть родителя – матери. Это была и очень тяжелая судьба, так как с 14 лет все дети работали. Была насильственная отправка детей в ПТУ из сельской местности. В16 лет многих отправляли на работы – заготовку леса, рытье оборонительных сооружений. Сегодня девчонки 16-17 лет, которых отрывали от семьи зимой 1941-42 годов, вспоминают это как ужас. Ведь отправляли, бывало, и за пределы области, например, на торфоразработки. Кормили плохо, возможности следить за гигиеной тоже не было. Некоторые убегали к маме, кому-то удавалось это сделать, кого-то ловили, судили и давали за это реальные сроки.
Доминантой в рассказах проходит голод. Мы же не знаем о том, что в русских сёлах нашей области в 1942, 1943 и даже 1944 годах практически не было хлеба. Мы знаем, что в блокадном Ленинграде была норма на сутки 150 грамм, что даже в окружении фашистской армии Паулюса солдатам выдавали 50 грамм, а вот в наших сёлах зимой хлеба у большинства не было вообще. За трудодни, которые им засчитывались, выдавали мало, этого не хватало, семьи были большие, многодетные.
Главной спасительницей стала корова. Выживали, как правило те, у кого она была. В рассказах называют целые семьи, которые умирали, хотя взаимопомощь была. Картошки тоже было мало, люди питались тем, что по весне выкапывали оставшуюся неубранную мерзлую картошку. Это был практически крахмал, но из него пекли лепешки, считавшиеся деликатесом. Мы записали рассказ женщины, которая уже где-то в 1980-е годы с мужем убиралась на огороде, нашли такую картошку и хотели выкинуть. Но ее мама попросила отдать ей. На следующий день она принесла такие лепешки. Муж этой женщины откусил, и его чуть не вырвало, а мама говорит: «Вот это у нас считалось лучшей едой». Конечно, спасали травы. Те, что испокон века используют люди в качестве важного пищевого компонента. Из них готовили блюда (например, из лебеды) или просто ели (например, молодой конский щавель). А из листьев липы, которые сушили и измельчали до муки, пекли лепешки. Как подчеркивали многие рассказчицы, они были похожи на коровьи лепешки и вкус у них был очень специфический.
И еще одно важно учитывать, когда мы сталкиваемся с этой памятью – это налоги. Во время войны в городах все работающие платили денежный налог. Налоги были прямые, надо было заплатить, как и сейчас, каждый месяц определенную сумму, и косвенные – в обязательном порядке все приобретали облигации военного займа. В селе было иначе, ведь никаких денег за труд крестьяне не получали. Поэтому налоги были натуральные: крестьяне должны были в течение года сдать государству определенное количество продуктов. И было неважно, есть ли у них корова, овца, куры – они должны были сдать молоко, яйца, шерсть. Этот сбор налогов – еще один ужас, который вспоминают и взрослые, и дети. Дети более обостренно. Взрослые понимали, что это необходимо, что могут очень сурово наказать, а для ребенка это становилось потрясением. Многие не могли заплатить, тогда сборщики изымали все, что представляло мало-мальскую ценность из домашней утвари, одежды и так далее.
Кроме того, чтобы не столько самим выжить, сколько спасти детей, женщины воровали зерно. Это было воровство в минимальных размерах, не для продажи и наживы – для спасения детей. Горсть зерна, которую удавалось вынести с поля, действительно становилась спасением. Но женщин ловили, и ловили свои же – председатель, бригадиры – и судили. Причем абсолютно не принималось во внимание, сколько у нее детей, в каком она состоянии. Например, помню рассказ, как судили женщину, у которой дочь почти умирала от голода, у нее были серьезные заболевания, и она все предварительное заключение с матерью проводила и даже на суде была на руках у матери, а остальные дети были предоставлены самим себе, ходили по селу и просили еду.
Все это есть в памяти. Голод – это доминанта. Начинаешь спрашивать: «А вы в детстве то-то делали?». Они говорят: «Какое детство!». И начинают рассказывать о голоде, который был с ними постоянно.
Еще по теме:
– Но все же при изучении народной культуры одна из главных задач – исследование и сохранение обрядов и традиций. Вы этим занимаетесь много лет, можете ли выделить какие-то особенности поволжского, ульяновского фольклора?
– Если говорить точно, понятия ульяновского фольклора не существует. Надо учитывать, что мы – не территория первоначального расселения славян, а позднего вторичного заселения. Это заселение началось в 17 веке, продолжалось в 18, были постоянные миграционные процессы: служивые люди садились, потом их переводили, кто-то оставался, получал землю. Потом появились помещики, которые сюда переводили крестьян из центральных губерний. Это своеобразие всего Среднего Поволжья. Это все территория, где был такой бурный культурный котел. В этом и есть своеобразие нашего региона. Об этом еще в 19 веке наши краеведы писали. В частности, М.В. Арнольдов отмечал, что легко определить, откуда к нам явились пришельцы: если цокают – это русский север. Даже говор в то время еще сохранялся. Сейчас этого почти не осталось, но есть отдельные села, где можно услышать оканье, яканье и некоторые другие диалектные особенности.
Что касается народной культуры, в большей степени мы сегодня фиксируем то, что сохранилось в памяти людей. В живом виде народная культура сегодня существует во вторичных формах, как результат деятельности работников культуры, которые на определенной основе создают новые варианты тех традиций, что когда-то существовали сами по себе.
Если говорить о живых явлениях народной культуры, то можно назвать такой обряд второго дня русской свадьбы, как «поиски ярки» (ярка – молодая овечка). В данном случае – это символическое обозначение вышедшей замуж девушки. Это настоящий русский карнавал. Масленицу, которую сегодня организуют и проводят работники учреждений культуры, уже нельзя назвать карнавалом, это мероприятие, а вот свадьба – да. Причем со всеми его плюсами и минусами. Там есть то, что может вызвать отторжение даже у некоторых местных жителей – это безудержность театрального действа, выход за рамки приличия. Но это – живое.
Живой является традиция, связанная с почитанием святых мест. Она не прерывалась в советское время, хотя и невозможно было верующий людям, например, на Николу Вешнего посетить Никольскую гору в Сурском, там выставляли посты милиции. Но были в лесах, в полях далеко от поселений родники, которые считали святыми. Ходили туда женщины и службы они там вели, потому что священникам запрещали это делать. И сейчас эта традиция не прервалась.
То, что осталось в памяти, зависит от поколения и других особенностей. 30 лет назад мы работали с людьми, молодость которого пришлась на 1920-30-е годы. Они застали еще богатую и живую традицию, поэтому могли многое нам показать, рассказать, спеть. Сейчас наши собеседники – это те, чья молодость пришлась на конец 1940-х – начало 1960-х. Они меньше знают, но помнят рассказы матерей.
– Вы отметили, что Масленица – это уже не традиционный праздник, а мероприятие. У нас происходит зарегулирование традиции?
– До 1930-х годов праздничная жизнь села государством не регулировалась, тогда еще только формировались государственные праздники, связанные с новыми революционными датами, но они всю систему традиционных праздников не затрагивали. Она сложилась давно и занимала целый год. Многие сформировались в догосударственный и доцерковный период, многие представляли собой уже синтез того, что мы называем порою язычеством и христианским в культуре. Та же Троица – это и праздник православной церкви, и в то же время в ней много элементов, которые церковь осуждает. Например, гадание по венкам, наряжение чучела и разыгрывание его смерти с причитаниями, воплениями. Церковь осуждала ряженье, которое было обязательным элементом святок. Считалось грехом надевать на себя личину. Поэтому тот, кто рядился, должен был на Крещение смыть этот грех или пройти очищение в церкви через покаяние.
Что касается сохранения и развития живой традиции, то это как раз и является главным в работе Центра развития и сохранения фольклора – филиале Центра народной культуры Ульяновской области. У нас стоит задача помогать на местах работникам культуры, которые не всегда имеют образование в этой сфере. Именно поэтому ежегодно проводим конкурс собирателей русского фольклора. Прошло 10 таких конкурсов, в них приняло участие около сотни работников культуры. По результатам издаются с сборники с лучшими записями. Этим мы стремимся побудить их внимательнее относиться к тому, что еще есть, и активнее использовать это в культурно-досуговой работе.
Второе направление – это работа с объектами нематериального культурного наследия, которая поддерживается министерством культуры России. Объектом наследия является традиция – традиция пения, рассказывания, изготовления одежды или украшения, танца или пляски. Сегодня есть определенная программа описания каждого такого объекта, на их основе создан электронный каталог объектов нематериального культурного наследия народов России, он доступен на портале культура.рф, в разделе традиции. На нем любой может услышать подлинное звучание песен разных регионов, посмотреть, как плясали и пляшут на разных территориях, узнать, как изготавливали в разных селах праздничную выпечку. Размещено там описание и некоторых таких объектов Ульяновской области.
Также на базе Центра существуют фольклорные коллективы. Это ансамбль «Ладанка» под руководством Натальи Арининой и театр «Веретено», которым руководит Ирина Чеснова. Основу их репертуара составляют песни, которые звучали на территории нашей области, которые были записаны руководителями, многие участники бывают в экспедициях и слышат, как они должны звучать.
Еще важная часть деятельности Центра развития и сохранения фольклора – фестивали и конкурсы, во время которых со сцены звучат в аутентичном исполнении народные песни, показываются обряды, максимально приближенные к традиции. Самый популярный из них – фестиваль «Свадьба в Обломовке», в котором принимают участие коллективы из сельской местности разных регионов России.
Таким образом мы стараемся включать в современное культурно-досуговое пространство то, что мы называем аутентичной народной культурой. Такое сохранение традиции – это признак высокого и уважительного отношения к ней, нашему национальному сокровищу.
– А если говорить о современности, что сейчас происходит с фольклором? Он перерождается или совсем исчезает?
– Когда-то на селе исполняли былины, а сейчас – нет. Классические жанры уходят, мы живем в другом мире. Но это не значит, что фольклора совсем нет. Например, анекдот живет, но он живет по-другому. Мы их читаем в интернете, но потом-то – рассказываем. Песни люди стали меньше петь, но караоке показало, что потребность петь у молодежи есть.
Это маленькие примеры. Но вообще фольклор сегодня в очень разных видах существует, в том числе в таких, которые один из наших ведущих ученых назвал постфольклором.
Фольклор не может вообще умереть, ведь вся жизнь не может быть формализована, огосударствлена, все равно существует частная сфера, есть устная речь, так что фольклор никуда не денется.
Еще по теме:
– Вы в связи со своими исследования часто бываете в деревнях, в том числе малых. Расскажите, как в них вообще обстоит дело, ведь в представлении многих сегодня не то чтобы народная традиция исчезает, исчезают деревня, которая ее хранит.
– Я не специалист в этом вопросе, но все отмечу, что в нашем городе, вероятно, 50 процентов населения – вчерашние жители села, достаточно в праздничные и предпраздничные дни побывать на железнодорожном вокзале или автовокзале, чтобы увидеть, сколько людей едут в село. Когда начинается пора сельхозработ, посадка картошки, ее уборка, где городское население? Оно – в деревне.
Сейчас наличие своего транспорта не проблема, оно делает возможным получение услуг, даже если их в селе нет. И молодые сейчас ценят экологию, чистую воду, чистый воздух, лес – я встречался с людьми среднего возраста с детьми, которые с удовольствием живут и работают в деревне, они выходцы из села и в него вернулись.
Конечно, жизнь по-разному строится. Есть села, которые успешно развиваются. У нас возникли поселения – новые административные образования, которые напоминают дореволюционные волости. И центр такого поселения – достаточно большое развивающееся село, в котором есть и небольшое производство. Если в селе есть ФАП, есть школа – оно будет жить. А сёла, в которых этого нет, к сожалению, умирают. Не знаю, что и как будет дальше, но такие укрупнения будут продолжаться.
Читать дальше:
- Приглашают на новогоднюю городскую экскурсию
- Показывают старинные поваренные книги и кухонную утварь
- Покажут старые поваренные книги и кухонную утварь
- 21 декабря состоится трамвайно-пешеходная прогулка «Вагон 2020»
- Тысячи мельниц, красивейшие винокуренные заводы и шинели для конвоя Николая II
