Недавно в Ульяновске вручили Международную литературную премию имени И.А. Гончарова. Лауреатом в номинации «Ученики Гончарова» с романом «Фома верующий» стал прозаик Константин Сазонов из Ульяновска. В интервью Гале Узрютовой Константин рассказал о книге, службе в Чечне, поездке на Афон, литературе как большой реке, новом романе «Река и никто» и волжской легенде о доброй девочке. Мы также поговорили о том, как цифровые технологии влияют на книги, что портит современный нон-фикшн и почему хайп в литературе не работает.
Наш канал в Telegram– Константин, расскажите, пожалуйста, о книге «Фома верующий». Насколько она автобиографична? Как долго вы ее писали?
– Идея написать книгу возникла пять лет назад. К тому моменту я уже более 10 лет работал в журналистике и особенно любил публицистические жанры, в частности очерк. Сложный жанр, требующий бережного отношения к фактам, понимания контекста, умения подмечать детали. Будучи начинающим корреспондентом, я, как и многие мои сверстники, выросшие в девяностых, отправился служить в российскую армию. Те, кому сейчас за тридцать помнят события тех лет хорошо, но тем, кто тогда только родился, наверное, сложно будет понять, как тогда жила вся страна, и какой был гнетущий информационный фон. Тогда новости начинались и заканчивались одинаково: кровь в Чечне, потом видеоряд с не всегда дееспособным и трезвым президентом и опять Чечня. Поток гробов по всем городам и весям страны. Я хорошо помню два черных января – в девяносто пятом и двухтысячном, август девяносто шестого. Месяцы самых жестоких боев в Чечне. Над городом не смолкал гул транспортников и каждые несколько дней похороны, горе, криминальный беспредел, перестрелки на улицах, и я – молодой студент журфака, который пишет обо всем происходящем.
Когда начинается вторая чеченская кампания, я уже сам отправляюсь на призывной пункт и через год оказываюсь в Грозном на долгие девять месяцев: инженерная разведка, разминирование, сопровождение колонн и спецоперации. Сам написал рапорт и уехал. Так делали все. Все мои друзья уже были там. В разгаре – минная партизанская война. Сам Грозный – географическое название, а по сути мертвый город, разбитый войной, где среди руин обитали старики, дети, люди как-то пытались наладить жизнь. Рядом со мной – ребята из разных уголков России и обычная военная жизнь. Она обычная в армейском понимании, не в мирном, ведь человек так устроен, что может свыкнуться практически со всем. Уже много позже я беседовал с одним уважаемым психологом и он провел аналогии между нервной системой человека и настроенной гитарой. Если ее вынести на мороз, то инструменту ничего не будет, он не потеряет строя. Но если с мороза ее занести в тепло, то струны могут полопаться. Зачастую после возвращения с войны психика и начинала сильно шалить. Я не говорю здесь о ребятах, получивших ранения и боевые психотравмы, – там все еще печальнее. Я говорю о тысячах солдат, сержантов и офицеров, которые просто тащили всю рутину в этой грязной военной глиняной каше с ежедневными вшами, дизентерией, закисшими бинтами, стерильными пакетами и жгутами в прикладах автоматов на случай ранения. Когда котелок с пригоревшей кашей и смерть товарища – понятия, уравненные во времени. Тогда у меня и возникла мысль делать черновые наброски того, что я вижу. Уже после возвращения я решил написать в своей газете о том, что сам пережил. Безо всякого пафоса. Именно в той военной логике, когда война и есть повседневная жизнь, и люди рядом – настоящие, без наносного. Когда рядом смерть, в людях становится больше Бога, они раскрываются.
Спустя десять лет пришло осмысление, и для того, чтобы привести эти мысли в порядок, я решил на пару недель уехать в одиночестве в путешествие. Давно хотел увидеть Афон – монашескую автономию, а потом поехать в Германию, проведать друзей детства. Уже в Греции, когда я сошел с корабля, я понял, что все происходящее – это и есть продолжение книги. Слишком уж много удивительного происходило со мной, слишком много ответов получил на все свои вопросы, и что еще более удивительно – произошло это все в мой тридцать третий день рождения. Потом были два года работы, и закончил книгу я уже летом 2015 года в Ульяновске, куда переехал со всей семьей в связи с новым назначением. В итоге в финальный эпизод я включил те события, которые со мной происходили в настоящем. Как обобщение и обретение смысла.
Я намеренно не писал про кромешный, беспросветный ужас, какой сквозит почти во всей современной прозе, затрагивающей тему Чеченской войны. Не пытался задавать такой слишком очевидной тональности. Но так уж повелось у нас в обществе, что война в России со временем становится либо зыбким воспоминанием на грани небытия, либо иконописным образом. В моем случае – первое. И так вышло, что книга получилась совсем не про войну, а про то, что после нее. Это книга о возвращении. Как вернуться в этот мир после ада, который воспринимаешь как повседневность и должное. Как обрести снова ощущение света, которое не всегда доступно людям и безо всяких войн, по причине утраты смысла жизни. И конечно же, я до сих пор убежден в том, что нужно писать только о том, что так или иначе пережил, к чему ты прикоснулся руками, глазами, душой. В книге есть сборные образы, есть немного авторских добавлений, вымысла, но его ничтожно мало. Но это, тем не менее, художественная книга, в которой очень много автобиографичного.
– Над чем работаете сейчас?
– Сейчас пишу новый роман «Река и никто» о современном рабочем классе и людях Средней Волги, чья история уходит корнями в древние чувашские, мордовские, русские легенды и трагические события столетней давности – гражданскую войну, крупнейшее в советской России «чапанное» восстание крестьян и голод начала двадцатых годов.
– Есть мнение, что для написания прозы, нужно большое расстояние от событий – если описываются реально происходящие вещи или пережитое в этот момент. События, затронутые в вашей книге, произошли с одной стороны недавно, но для нового поколения, возможно, уже давно. Насколько сложно было формулировать свои переживания, ведь они, наверное, до сих пор не прожиты?
– Смотря что понимать под большим расстоянием. Все зависит от глубины осмысления и того, что называется историософией – угла зрения на прошлое. В современной российской истории мы прошли через противоречивые дискурсы оттепели, соцреализма, перестроечной гласности, демократизации девяностых и коммерциализации нулевых (это до сих пор тренд). И у каждой эпохи были свои авторы, свои взгляды на ключевые вехи истории. В среднем, осмысление событий доходило до читателя через десять-двадцать лет, а в случае с гениями и через тридцать-сорок, если говорить о произведениях Андрея Платонова, Юрия Мамлеева и многих других.
И дело не в том, что воспоминания должны отлежаться. Осмыслить события литературно – это титанический труд, тяжелый интеллектуально и психологически. На эту работу обычно требуются годы, и зачастую за это время взгляды и оценки могут неоднократно меняться и дополняться. В одном случае мы получаем некий духовный анализ с позиции современных автору ценностей и того, что называется воспитательной функцией литературы, а в случае с гениями и классиками – мы получаем философский образ времени. Это метафизический поиск и та самая Россия, непонятная неизведанностью кладбищенского креста в снежном поле. Такая литература зачастую опережает время и просто ждет своего часа. Она оставляет открытой вопрос будущего, его конфигурации. Ведь и сама литература – это своего рода программный код грядущего. И даже если в основе текста лежит личное, пережитое, ты просто разговариваешь со своей памятью, а через нее – и с будущим. А это всегда очень, очень непросто.
– Вы как-то определяете жанр, в котором пишете, или это не имеет значения?
– Несомненно – это реализм, над оттенками которого я никогда не задумывался. Считаю, что ни к чему себя загонять в какие-то жанровые рамки, ведь сегодня ты пишешь реалистические вещи, а лет через пять начнешь писать сказки для детей. Это же так прекрасно – писать сказки.
– Приходится ли современной книге конкурировать с большим потоком цифровых развлечений, которые стали доступны людям? Или они книге не конкуренты? Вообще, в новых условиях книга должна как-то меняться?
– В этой связи хочу вспомнить один случай. Он как раз произошел со мной в Греции. Я был в монастыре святого Павла на Афоне, и так вышло, что в группе паломников, среди которых процентов восемьдесят были священниками из России, зашел разговор о том, как же нам быть с Интернетом. Один батюшка с жаром доказывал, что нужно все запретить: есть каноническое – те самые скрепы – вот книги, святоотеческие писания и жития, их нужно придерживаться, потому как Интернет – это грязный источник, и не напиться из него никак. К моему удивлению возрастному батюшке тут же начали оппонировать молодые священники, говоря, что если с кнопками совладать не можешь, то куда же до душ людских? Проще говоря, для одних современные технологии были какими-то бесовскими явлениями, в то время как для других – обычный инструмент проповедника. Тогда я и задумался впервые о том, какой образ литературы будет сформирован в будущем.
Сейчас поколение читателей пополнилось молодыми ребятами – это миллениалы и постмиллениалы. Во многом их начальные ценности формирует не литература, а семья и маркетинговые коммуникации. Это свободные от догматики люди с сильно развитыми потребительскими навыками, чем и пользуется издательский бизнес, предлагая в основной массе популярную, блестящую, необременительную литературу, вроде фэнтези, фанфикшн, легких детективов и водевилей. Но литература – это большая река. У нее есть исток и устье у впадения в море. Сколько бы мостов и гидросооружений ни построили, как бы ни меняли русло, исток и море неизменны.
Русская реалистическая литература не стала слабее или хуже качественно, просто мир стал другой. Сегодня я вижу, как поколение миллениалов и постмиллениалов уже ищет свои ориентиры, пытается ответить на вопрос – кто мы, зачем мы, куда и с какими целями мы идем, и куда хотим прийти? Именно свободное от догм мышление способно стать чистой водой, что движется от истоков к устью. Я думаю, нас в обозримом будущем ждет всплеск литературы, время новой литературной романтики – чистой, образной, теплой, ведь ноосферу не формирует агрессивный маркетинг, ее создает созидательное мышление, наше общее коллективное бессознательное, которое в России, несмотря на суровый климат и непростую историю, имеет ярко выраженное женское начало. И этому началу нужны светлые чувства, ему нужен обычный человек – где-то мужественный, где-то неординарный, а в чем-то и слабый, нуждающийся в том, чтобы его утешили и пожалели. Ему больше не нужны враги и пыльная, коленопреклоненная осанна лидерам. Оно требует гуманизма и созидания. Лейтмотивом станет возвращение – к своей истории, к своему прошлому и настоящему, к самим себе и ближнему. Возвращение и созидание – вот лейтмотив литературы будущего.
Сегодня меняется и сам формат литературы. Достаточно посмотреть на списки произведений, которым присуждаются премии. Добрая часть из них – книги, вышедшие в онлайн-издательствах и никогда не видевшие магазинных полок. Если еще тридцать лет назад литературные явления были обусловлены только общественно-политическими процессами и заказом свыше с неизменной литовкой, одобрением Союза писателей, без которого ты не имел права называть себя писателем, то сейчас все ограничивается только желанием, талантом, ну, и количеством денег.
Вот здесь на помощь и приходит big data. С одной стороны big data – это массив, в котором легко потеряться, но с другой – это лучший цензор, который отделяет литературу от графомании. Конечно, можно выскочить на массовой ажитации, именуемой хайпом, но нет ничего более недолговечного, чем хайп. Да и рекламой потребителю уже не скормить все, что попало. Не так давно по всем телеканалам крутили рекламу книг одного автора – очень богатого человека, удовлетворяющего свои писательские амбиции. Несмотря на громкие эпитеты, в Интернете можно посмотреть отклики и понять, что огромные вложения в рекламу не сделали эти книги востребованными. Это и есть сегодняшний день литературы. Так что я отношусь к современным цифровым реалиям не с позиции критика, а с позиции участника и даже в чем-то визионера.
– Вы занимались журналистикой, и, по некоторым отзывам, это заметно в вашей книге. Насколько журналистский опыт повлиял на вас как на писателя?
– Тут все просто. Я отношу себя к авторам, которые воспринимают язык как форму. Это совсем не ново. Посудите сами: мой герой, который повествует в книге от первого лица, попадает на войну в очень молодом возрасте, имея за плечами начальную профессиональную подготовку корреспондента. Как может писать и говорить такой человек? Конечно же, только как молодой спецкор-репортажник. Эта часть даже называется «Кавказский репортаж». После возвращения начинается осмысление и сразу меняется язык, обретая легкие, емкие и прозрачные конструкции к финальной части.
Я всегда – даже в журналистском прошлом – так относился к языку, к его ритмике, музыке и той гамме чувств, которую он способен создать. Русским языком можно выразить даже запах и тактильные ощущения почти на уровне реального обоняния и осязания. Не верите? А журналистика плюс ко всему учит очень бережно и скрупулезно работать с фактами и логикой. Согласитесь, даже в произведении нобелевского лауреата несколько дико читать, как поезд трогается из Оренбурга и на третий день достигает Волги. Этот путь занимает часов семь, и даже с длительными остановками редко превышает шестнадцать часов. Журналистский опыт – это хороший внутренний редактор, встроенный.
– Как вы думаете, почему сегодня так популярен нон-фикшн?
– Нон-фикшн никогда не переставал быть популярным, ведь именно этот жанр позволяет узнать о событиях непосредственно с позиции если не участника, то исследователя событий и его восприятия, исключая наносное, часто откровенно пропагандистское. Другой вопрос, что часто за документально-публицистическую литературу выдается откровенный вымысел, помещенный в вырубленное клише и соответственно окрашенный. Технология проста – за основу берется какой-то факт или реальные мемуары, а дальше художник «видит так»: если речь о сталинских временах – то на первый план выдвигаем репрессии, если герой высокодуховен – значит из белогвардейцев и т.д. На основе этого пишутся сценарии и снимается такой лубок, что нивелирует историю на корню. Так и хочется иногда сказать: ребята, ну, почитайте вы открытые источники. К примеру, дворянской скорее имеет право называться как раз-таки Красная армия, ведь на этапе гражданской войны в ней офицеров-дворян служило втрое больше, чем в белой. И это просто факты.
Или другой пример. Долго ломали копья про подвиг панфиловцев. Признали, да, вымысел. Тогда армии был нужен этот подвиг для поднятия морального и боевого духа. Это совершенно нормально. Для того и существует военная пропаганда. Она необходима на войне также, как и боеприпасы. Но почему бы спустя десятилетия не сказать об этом открыто? Почему не сказать о том, что реальность была во сто крат страшнее и на этом направлении полегли совсем не 28 человек, а стократно больше. Это разве как-то умаляет подвиг советского народа? Почему к истории нужно относиться только догматически? Ее нужно изучать как данность, без подмены фактов, и публицистика должна давать больше пищи для размышлений, не отказывая читателю в праве быть несогласным с автором.
– Вы родились в Орске, но довольно долго живете в Ульяновске. Что можете сказать об энергетике города?
– Я всегда с недоумением воспринимаю восклицания, что Ульяновск – какое-то гиблое место. Я родился в степях Оренбуржья: там жив казачий дух, суровые зимы и суховеи летом, всегда ветрено и солнечно. И люди из моего родного Орска такие же – суровые, но чаще солнечные, бывают ветреные и разлетаются из родных краев кто куда. Ульяновск по энергетике совсем другой. Это лицо советской истории, это отражение судеб народа. Это старый и новый мост как отражения двух эпох, это захватывающая речная ширь, которая сама по себе и горе, и радость, и время. Именно такой воспевают Волгу местные легенды. А одна из них и вовсе гласит, что у Волги есть своя душа. Обычно является она к людям, которые отчаялись и потеряли веру во все, и приходит в виде маленькой ясной девочки, взгляд у которой – чистая вода. Девочка эта обычно просит поиграть с ней и купить у нее какую-нибудь безделицу: камушек, обточенный речной волной, шишку с шапочкой из листа. И если человек не превратился из-за невзгод в зверя и отдаст ей из последнего, то в награду ему даруется огромная сила – любую войну и горе пережить можно. Так что любите наш город, нашу Волгу, в ней отражается особе небо. Милостивое.
Для справки
Константин Сазонов родился в 1980 году в городе Орске Оренбургской области, окончил факультет журналистики Оренбургского госуниверситета, сотрудничал со СМИ. С лета 2000 года по май 2002 служил в бригаде специального назначения, и через год после призыва был направлен для прохождения службы в зону боевых действий – город Грозный Чеченской республики. Во время нахождения в «горячей точке» делал заметки о военном быте, людях, переживаниях. Материал стал основой военного цикла «Чеченский дневник», а затем нашел отражение в романе «Фома верующий». В 2003 году получил премию Союза журналистов «За мастерство» за цикл «Современный очерк» о современниках с необычной судьбой. В 2013 году впервые съездил на Афон, где и родилась идея романа «Фома верующий» как обобщение военного опыта, осмысление внутреннего одиночества и сложности возвращения в мирную жизнь после войны. С весны 2015 года живет в Ульяновске, куда переехал вместе с семьей. Руководит департаментом информации и общественных связей Ульяновского автомобильного завода.
Гала Узрютова
Фото – из личного архива Константина Сазонова
