Государственный промысел: кидать и крышевать 🔱

На XVI съезде ВКП(б) в 1930 году Сталин уделил особое внимание классовой борьбе в промышленности, где «частный капитал занимал еще некоторое место». В первую очередь речь шла о мелкой и кустарной промышленности, перевод которой на «социалистические рельсы» виделся тогда через массовое кооперирование в первую очередь кустарей-одиночек.

Сталин не обозначал планы, а говорил пост-фактум: процесс активно начался за несколько лет до этого. Система взаимодействия с промышлением населения, основные черты которой НЭП наследовал с царских времен, начала рушиться с 1927 года, когда новым «Положением о промысловой кооперации» была заложена система кооперативной вертикали, фактически исключающая уведомительный принцип организации артелей и резко ограничивающая хозяйственную самостоятельность промышляющих. За несколько же месяцев до XVI съезда было принято «Положение о подоходном налоге с предприятий обобществленного сектора» - на место классическому для царской России промысловому обложению, накладываемому по ресурсному принципу, для обобществленных предприятий пришел налог, имеющий уже финансовую природу. Таким образом на несколько лет установилась достаточно странная система обложения промыслов — для кооперированных предприятий в её основе лежал финансовый подоходный налог, а для некооперированных кустарей — ресурсный промысловый сбор.

Подобная двойственность с учетом целей фактической коллективизации, прямо обозначенных на съезде, не была следствием случайности или неразберихи — сохраненный промысловый окладочный сбор в данном случае получал в первую очередь индикативную природу. Соответственно, по мере кооперирования некооперируемого его роль постепенно сходила на нет, хотя формально промысловый налог просуществовал до 1991 года — его так никто и не отменил, хотя уже к 1934 году количество плательщиков этого налога стремилось к нулю, что служило важным индикатором успехов коллективизации.

В соответствии с этой политикой промысловая кооперация все больше и больше становилась частью «планово-централизованной системы социалистических отношений», что в последние годы сформировало среди некоторых историков мнение, что классическая кооперация полностью умерла к концу 20-х годов. Дальнейшая история кооперации в этой парадигме выглядит в лучшем случае как имитация некой «правильной» системы — практически антогониста советского государства. Тем самым развитие системы вынужденно сводится к тому же тезису Сталина «кто-кого» времен риторики классовой борьбы, то есть к модусу наподобие «рыночные промысловики против диктата государства». Из этого неизбежно следуют конструкты «теневых рынков», восхищение разного рода «рыночными» цеховиками, рассуждения про нераскрытый потенциал частной предпринимательской инициативы и так далее. Не последнюю роль в распространении подобных взглядов на предмет сыграла и перестроечная риторика, вновь вытащившая на свет концепты идеальных кооперации и частной трудовой деятельности.

Проблема всех подобных рассуждений нам видится в первую очередь в отсутствии самих идеальных объектов как таковых и в идее антагонизма, наделяющей промысловую активность иной природой нежели ресурсная, хотя само государство этого никогда не предусматривало. Это отлично видно по истории с ликвидацией системы промкооперации вместе с достаточно многочисленными некооперированными кустарями — плательщиками промыслового оброка, которых в 1959 году в СССР насчитывалось 150 тысяч человек.

Эту ликвидацию вряд ли можно считать продолжением борьбы с частным предпринимательством, самостийной хозяйственной деятельностью, да и вообще с самостоятельностью промысловиков — все это было лишь формальным поводом-обоснованием. Отчасти, правда, несколько обидным, так как на все эти «отклонения» во времена существования системы государство предпочитало смотреть сквозь пальцы. Причина была вполне банальной — именно «отклонения» не только гарантировали системе устойчивость, но и позволяли ей накопить гигантские суммы, на которые и положило свой глаз государство, действующее в той же промысловой ресурсной логике, что и сами промысловики.

Отклонения без отклонений

Централизованная структура функционирования промысловой кооперации приобрела свою логическую завершенность после образования Комиссариата местной промышленности, что в полной мере подчинило кооперацию плану. Этому соответствовало ужесточение контроля и диктат идеологической составляющей — артелям вменялось в обязанность предоставлять полноценную отчетность, состав которой мало отличался от отчетности гос. предприятий, внедрять политическое и идеологическое воспитание кустарей, создавать полноценные партийные ячейки. При этом постепенно у промысловой кооперации отнималось и право самостоятельного распоряжения финансами и закупки сырья и оборудования — эти функции передавались созданной (параллельной государственной) вертикали кооперативного управления на основе формальных кооперативных союзов.

По логике «закручивания гаек» все это должно было неизбежно привести к тому, что промартели стали бы неотличимы от государственных предприятий, а их «кооперативность» стала бы сугубо декоративной. Именно этот тезис активно использовался в 1955-1956 годах, когда произошла первая волна национализации крупных промартелей, но по факту оказался не подтвержденным реальной практикой.

В реальности оказалось, что артели весьма и весьма часто промышляли вполне самостоятельно, чему есть огромное количество подтверждений в архивах 30-х - 50-х годов.

Большинство проверок артелей показывало, что они игнорируют отчетность, самостоятельно распоряжаются финансами, активно ведут неучтенную деятельность, а план исполняют ситуативно — в зависимости от собственных целей и задач.

Например, в письме от 1939 года Председатель правления Куйбышевского Облкоопинсоюза Лескин писал: «Несмотря на важность и ответственность указанной отчетности, многие артели крайне не аккуратно высылают их. Не в сроки, небрежно составленные, отступая от указаний «инструкций», нередко срывая нашу отчетность перед Всекоопинснабсбыт и ОблУНХУ чему нередко способствуют руководители учета, штампуя своей подписью недоброкачественность сведений в указанных артелях».

К осени того же года большинство надомных артелей области не предоставило отчетов даже за май, а от общего числа промысловых кооперативов без роста дебиторской задолженности работали единицы, причем на фоне роста «хищений и растрат», которых за девять месяцев 1939 года было выявлено на сумму почти в 55 тысяч рублей, а всего на 146, 7 тысяч рублей, что было больше, чем дебиторская задолженность артелей.

 

Артели демонстрировали высокую финансовую состоятельность не благодаря, а вопреки государственному регулированию, демонстрируя эффективность в деле промышления на государственных и местных ресурсах.

 

Ситуация не поменялась и в следующем году. Так, при очередной проверке в марте 1940 года, выяснилось, что 13 куйбышевских артелей вообще не предоставили отчетность, а государственный план в целом по области в очередной раз оказался не выполнен, причем на фоне роста «растрат и хищений».

Несмотря на гигантские по тем временам нарушения, иной ответственности кроме порицания в итоге никто не понес. «Отдельные недостатки в работе» были спущены на тормозах, точно так же они не замечались и в дальнейшем. Причина была простой — несмотря на явное игнорирование мудрых государственных указаний система в целом была весьма эффективной, а её финансовые результаты, в отличие от гос. предприятий, не были напрямую привязаны к плану. Это отлично понимал и «тов. Лескин», и партактивы на местах, причем подобная ситуация сложилась повсеместно: артели демонстрировали высокую финансовую состоятельность не благодаря, а вопреки государственному регулированию, демонстрируя эффективность в деле промышления на государственных и местных ресурсах.

Механизмы этого промышления были общеизвестны, а особенно развились после 1947-1948 годов. Во-первых, благодаря игнорированию финансовой дисциплины, артели оказывались фактически единственным источником доступных финансовых ресурсов вне системы распределения, чем зачастую активно и пользовались, занимаясь и выдачей ссуд, и прямыми вложениями. Во-вторых, большинство артелей позволяло себе достаточно широкие вольности с планом, выпуская на основе выделенных ресурсов не то, что задекларировано, а то, что найдет спрос. В-третьих, во многих артелях процветало «не изжитое частное предпринимательство», то есть осваивание ресурсов нецелевым образом. В-четвертых, типичным «нарушением» оказывалось неоприходование остатков материалов на складе, что позволило сформировать «теневые» практики обмена сырьем. Объемы создаваемых подобным способом неучтенных ресурсов стали настолько большими, что в начале 50-х государство было вынужденно усложнить правила игры, введя требование к обязательному наличию у кооперативов складов.

Судя по материалам, именно подобные механизмы промышления к началу 50-х годов и составили основное содержание деятельности значительной части небольших артелей, в которых, как указывалось «уже не осталось кустарей, имеющих опыт работы в собственных мастерских». Иначе говоря, ключевая сущность промысловой системы изменилась — реальной кустарной деятельностью (в советской парадигме — т. е. реализацией собственных трудовых навыков) продолжали заниматься по большей части некооперированные кустари, а кустари-«кооператоры» артелей оказывались таковым только формально, фактически являясь наемными работниками.

Пропавшие миллиарды

В 50-е годы сложилась следующая структура распределения «промысловых» денег: 60% процентов всех денежных поступлений изымались из системы промкооперации в виде налогов, а оставшиеся 40% распределялись по схеме: 48% от них в основной фонд артелей, 20% — в централизованный кооперативный фонд долгосрочного кредитования (ФДК), 6% - на физкультурно-спортивную работу (фактически, этими средствами финансировалось общество «Спартак»), 5% - на улучшение быта, 1% -на премии, а 20% - на распределение среди членов артелей. При этом все эти средства хранились на централизованных счетах в государственных банках, а их распределение происходило под контролем Минфина и Торгбанка. Иначе говоря, «своими» деньгами кооперация могла распоряжаться весьма ограниченно сразу же после того, как они попадали на счета.

С декларированной уставами ролью хранителя промысловых финансов государство справлялось плохо — средства кооператоров рассматривались им как собственный финансовый ресурс.

К 1950 году задолженность государства перед кооперацией достигла нескольких миллиардов рублей — это были средства ФДК, которые оно же (государство) не давало системе расходовать. В реальности этих денег уже не было — они ушли на финансирование государственных проектов, которые ныне назвали бы «приоритетными национальными». Эту задолженность, мешавшую свести бюджет, в 1951 году решил списать тогдашний министр финансов А.Зверьев, но ему это не удалось.

Аппаратную интригу, расстроившую планы Минфина, удалось проследить уральскому историку Павлу Назарову, который на закате перестройки записал целый ряд интервью с непосредственными участниками событий тех лет, в том числе и с главой тогдашнего Центропромсовета А. Петрушевым.

Из его воспоминаний следовало, что Петрушев, посоветовавшись с Микояном, написал жалобу Сталину, в которой обвинил Зверьева в экспроприации кооперативной собственности. Через три дня все трое оказались в кабинете у вождя. Назаров пишет: «Сталин сказал буквально следующее: «товарищ Петрушев прав: что скажет заграница? Она скажет, что мы в СССР опять национализируем собственность, только теперь уже не частную, а кооперативную, общественную». Обращаясь к Зверьеву, Сталин добавил: «Зачем трогать деньги, пусть они по-прежнему числятся за промкооперацией, а вы ими по-прежнему пользуйтесь».

Таким образом оказалась закреплена сложившаяся двойственность. С одной стороны промысловая кооперация выглядела как важный финансовый ресурс, основанный на самой сути системы, то есть на эффективности осваивания промкоопераций государственных ресурсов, единственным недостатком которой была необходимость закрывать глаза на «отдельные недоработки» в деятельности промысловиков, которые эту эффективность и обеспечивали. С другой же стороны уже по факту состоявшаяся экспроприация финансов кооперативной системы делала неминуемой реальную национализацию системы. Без этого уже было невозможно даже играть в хранителя кооперативных финансов.

Процесс обоснования необходимости ликвидации системы начался сразу же, но в итоге, несмотря на агрессивность риторики, дальше кампании по укрупнению артелей не пошел. Судя по всему, причиной этого оказалась борьба за власть после смерти Сталина, на время которой о пропавших миллиардах банально забыли.

Первый этап национализации прошел лишь в 1956 году. 14 апреля вышло постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О реорганизации промысловой кооперации», которое продублировал Совмин РСФСР. В нем говорилось, что «многие предприятия промкооперации <...> по существу не отличаются от предприятий государственной промышленности», что делает их существование бессмысленным. Промсоветам на местах предлагалось самостоятельно выбрать промартели, подлежащие национализации фактически по критерию размера, что и было сделано — в результате в РСФСР из 8017 было национализировано 2428 артелей, причем практически без ожидаемого сопротивления.

Причина этого была простой — постановление не лукавило, в системе действительно существовало множество артелей, которые отличались от предприятий местной промышленности только вывеской. Как мы уже писали, рассматривая архивы подобных артелей, доходило до того, что за полгода до национализации лекторам приходилась объяснять формальным кустарям-артельщикам что такое кооперация. Во-многом, подобная декоративность была присуща артелям, созданным в конце 20-х годов на волне массовой передачи государством системе уже существующих фабрик, что было необходимо для успеха кампании кооперирования кустарей-частников, для которых в существующих артелях попросту не было мест.

На этом фоне не удивительно, что, несмотря на требование поддержки решения коллективами артелей, национализация подобных предприятий прошла настолько гладко, что в некоторых случаях «кооператоры» даже не заметили смены вывески - так было, например, с артелью «Красная звезда» в Ульяновске.

Но эта национализация была лишь поводом — основное содержание постановления заключается в другом — в рамках этого этапа ликвидировался Центропромсовет, что позволило безболезненно национализировать его ФДК, а задолженность самого фонда значительно снизить, списав её у тех крупных артелей, которые были переданы в госпромышленность. При этом от взносов в ФДК оставшиеся промсоветы никто не освобождал. Таким образом, постановление уничтожило значительную часть проблемы «пропавших» денег и фактически ввело новый оброк в виде взносов в ФДК, в обмен на которые уже не подразумевалась какая-либо помощь. В случае Роспромсовета речь шла о 100 миллионах рублей в год.

Подобная схема, реализованная государством, подорвала систему кооперативного страхования, что заставило Роспромстрахсовет увеличить соответствующие отчисления с 9 до 23,5%, но именно это и позволило системе пролонгировать свое существование — продолжение национализации потребовало бы от государства взять на себя обязательства по страхованию. Минфин на это не пошел, система продолжила жить.

Расцвет парадоксов

На первый взгляд парадоксально выглядит то, что результатом прямого наезда государства стало улучшение эффективности работы всей системы. Годовой план за 1956 год был выполнен на 110%, значительно выросло количество мастерских, но, самое главное, - в системе появились излишки оборотных средств и выросли накопления. Подобный «парадокс» во всех немногочисленных работах по теме принято объяснять благостным влиянием рыночных механизмов, обеспечивающих высокую живучесть промкооперации, позволяющей артельщикам раскрывать свой потенциал. Нам видится более простое объяснение — национализация 1956 года попросту освободила промкооперацию силами самой системы от «лжекооперативов», работающих не по внутренним понятиям, а исключительно в логике гос. промышленности. Вместе с ликвидацией таких эрзац-артелей резко уменьшилась перекачка ресурсов из «реальных» кооперативов на их деятельность, что позволило системе более полно и успешно реализовывать свои действительные промысловые практики: скорее ресурсные, нежели рыночные.

Архивные данные и критические статьи журнала «Промысловая кооперация», издаваемого с 1955 года, явно и очевидно показывают, что именно на период 1956-1960 годы пришелся истинный расцвет реальной промкооперации. Просмотрев массу архивов того времени, нам так и не удалось найти ни одного значимого случая, когда бы кооператоров наказывали за те реальные практики, которые они применяли в работе. С рук сходила и работа без квитанций, и пересортица, и занятие вовсе не планом, а делом, и финансовая самостоятельность в разумных пределах — перед лицом надзорных органов промартели защищали даже партийные органы (?p=173662). Ничего удивительного в этом, впрочем, не было — система, несмотря на частное игнорирование плана, в целом демонстрировала крайне высокие финансовые результаты, причем в значительной мере учтенные и оприходованные просто ввиду тех правил игры, которые были установлены.

Во-первых, важную роль играли те 20% от доходной части после налогообложения, которыми артель могла распоряжаться самостоятельно, распределяя между членами. Занижение доходов приводило бы к необходимости идти на серьезное нарушение — платить работникам «вчерную». Во-вторых, финансовые результаты напрямую коррелировали со снабжением сырьем, без которого невозможен был реальный промысел, и с вложениями в производство, которые можно было сделать официально только из прибыли. В-третьих, далеко не все руководители артелей разделяли, как писал журнал «Пром.кооперация», «упаднические настроения», и не верили в скорую национализацию их фондов. Не верили, впрочем, зря.

По итогам 1956 года у урезанной системы промкооперации накопился рекордный излишек ФДК — 1,2 миллиарда рублей. Исходя из этой цифры несложно прикинуть объем той части средств, которыми артели распоряжались самостоятельно, — около 5 миллиардов рублей. Даже для государственного бюджета это были гигантские средства. И государство вновь ими «воспользовалось», на этот раз направив в госзайм, о чем самим кооператорам не сообщили.

Как пишет Павел Назаров, о том, что никаких собственных средств у промкооперации больше нет, кооператоры узнали лишь в 1958 году, когда об этом на собрании Роспромсовета объявило руководство Сельхозбанка. Минфин сработал втихаря: средства были попросту изъяты ведомством при ликвидации Торгбанка, где они традиционно хранились. При этом изъятыми оказались не только очередные 1,2 миллиарда ФДК, но и все накопления страховой системы, то есть еще 2,2 миллиарда рублей. Зверьеву, который все эти годы выступал за скорейшую ликвидацию промкооперации, удалось взять реванш за неудачу. Микоян, который ввиду политической конъюнктуры уже не защищал промысловиков, не помог. Более того, в дальнейшем сыграл важнейшую роль в окончательном свертывании системы.

Зверьев поспешил закрепить успех, достав свои проекты постановлений 1955 года по ликвидации системы промкооперации вкупе с некооперированными кустарями, которые направил в ЦК КПСС и СМ РСФСР вместе с пояснительной запиской, где обосновывал необходимость демонтажа системы ей органическими достоинствами: получением сверхприбылей, работой на гос. фондах и так далее.

Минфин тут же получил отпор от главы Роспромсовета Заговельева, заручившегося поддержкой Госплана. В результате и ЦК и Совмин отказали Минфину. По-видимому, такая позиция была обусловлена не только энергией Заговельева, но и политическим фактором — перед Совмином стояла задача улучшения бытового обслуживания населения, соответствующие проекты надо было демонстрировать на XXI Съезде. Кооперация для этих целей подходила идеально, позволяя снять с себя лишнюю ответственность и ограничиться исключительно организационными мерами.

Именно такими мерами ограничивается постановление от 6 марта 1959 года «О мерах по улучшению бытового обслуживания населения», которым артелям разрешили заниматься покупками в розницу и брать кредиты. Остальное отдавалось на откуп самим артельщикам, обременяемых новыми планами. На этом фоне предложения Зверьева выглядят явно несвоевременными — в случае ликвидации промкооперации «бытовую» задачу пришлось бы решать централизованно.

Новые ресурсы, предоставленные промкооперации, начали эффективно осваиваться, что привело к появлению очередного вала критики в отношении артелей, которые воспользовались новыми возможностями не так, как ожидалось. Допуск к рознице привел к «появлению спекулятивных лавок», кредитование — к «расходованию денег на нужды колхозов» и так далее. В результате всего за три месяца 1959 года прибыль артелей выросла в некоторых регионах более, чем в 1,5 раза, а объем кооперативных услуг в целом по стране увеличился к концу 1958 года с 8,56 до 14,5 тыс. рублей.

На чьи деньги летал Гагарин?

Успехи, которые в очередной раз выразились в резком росте накоплений системы в государственном банке, опять обернулись неприятностями, на этот раз летальными для системы.

Ликвидация промкооперации состоялась обыденно — 20 июля постановление ЦК КПСС и СМ СССР предписало передать все кооперативные предприятия в ведение государственных органов, а Роспромсовет ликвидировать.

Из интервью, собранных Назаровым, можно сделать вывод, что постоянная возня с обоснованием очередной волны национализации кооперативных денег и кулуарные договоренности о закрытии глаз на «отдельные недостатки» попросту надоели высокому руководству.

Когда на очередном закрытом совещании зашла речь про промартели, слово взял Микоян и устало предложил: «А давайте совсем их ликвидируем». Все согласились.

Для кооператоров это было полной неожиданностью — всего за несколько дней до ликвидации председатель Госплана приглашал главу Роспромсовета на заседании комиссии по разработке «Перспектив развития экономики и культуры РСФСР», журнал «Промысловая кооперация» в очередной раз разъяснял, что ликвидация системы — это слухи и так далее.

Ликвидация, впрочем, растянулась. Для большинства обычных артелей до конца осени, а для некоторых инвалидных, ведущих свою историю еще со времен подчинения Минсобесу, и на несколько лет. Основной причиной этого было длительное непринятие Роспромосоветом постановления о ликвидации — оно было принято лишь 27 сентября 1960 года и тут же подтверждено в республиках и областях решениями областных исполкомов, а затем и правлений областных советов промысловой кооперации. При этом механизмы передачи наследовались из первого этапа национализации — демонтаж системы происходил в соответствии с постановлением ЦК КПСС и СМ СССР от 14 апреля 1956 года с небольшими дополнениям наподобие обязательств перечислить обществу «Спартак» 1,5% прибыли и изъятия экономии, образовавшейся после ликвидации системы кооперативного страхования (ставки в гос. промышленности были ниже). Про выплату паев и прочий кооперативный «декор» речи уже не шло. Единственное, на что могли рассчитывать бывшие артельщики, — это на сохранение пенсии, которую выплачивал им Роспромстрахсовет в том же объеме и на обязательство обеспечить их рабочими местами в гос.промышленности.

В худшем положении оказались некооперированные кустари, традиционно работавшие по «патенту», сущность которого полностью повторяла промысловое обложение времен XIX века. Таковых к этому времени было уже более 150 тысяч. Им от государства не полагалось ничего, вдобавок они лишались и важного источника сырья и прикрытия, которым для многих из них оказывались артели. Вне закона подобные промысловики оказались сразу же после 20 июля.

В результате ликвидации государству досталось несколько очередных кооперативных миллиардов, а также развитая артельная инфраструктура, но не достались практики эффективного осваивания ресурсов, которыми и славилась система промкооперации. Эти практики окончательно стали «теневыми», сыграв немаловажную роль в становлении и развитии феномена цеховиков.

История ликвидации, впрочем, явно показывает, что стратегической составляющей в ней не было — государству просто необходимы были дополнительные ресурсы. И оно их получило за счет банальной экспроприации крышуемого. Если говорить только про финансовые ресурсы, то несложно прикинуть, что за семь лет перманентной национализации государству удалось банально прямо украсть у кооператоров как минимум 20 миллиардов рублей и как минимум еще столько же в процессе ликвидации. Деньги явно не лишние на фоне необходимости обеспечения повышенных трат на оборонку и космическую программу. [/wpa]