«С 1 мая 1918 года все женщины в возрасте от 17 до 32 лет (кроме имеющих более пяти детей) изымаются из частного владения и объявляются достоянием народа» – именно с этого декрета началась знаменитая эпопея с обобществлением советских женщин. Особенно в этой связи отличилась Симбирская губерния.
Наш канал в TelegramРеволюцию в Симбирске с полным восторгом встретили маргиналы. 26 октября (т.е. 8 ноября по новому стилю) началось с того, что «контрреволюционные силы и отсталые солдаты» устроили погром на Дворцовой улице (ныне улица Карла Маркса). Новую жизнь истинный пролетариат начал со вполне логичного шага – разгрома винных складов. Следующим столь же логичным объектом для погромов оказался окружной суд. Его попросту подожгли, что совершенно не удивительно – именно там хранилось жизнеописание большинства погромщиков.
Погром, а точнее – мародерство, продолжался всю ночь и возобновился на следующий день. Анархия длилась до вечера, пока местные большевики ни создали ревком и не пошли гнать «контру». Гнали, впрочем, не особо активно, более того – попутно не забывая посещать всё те же винные склады и грабить магазины. При этом практически никто не пострадал – в тогдашней «контре» большевики не видели врага. Более того, явно чувствовали к ней классовую приязнь.
Причины этого отлично объяснил комиссар Симбирского губисполкома Шеленшкевич – «в Симбирской губернии нет истинного пролетариата, есть лишь полупролетариат». Понимать это высказывание следует не только в связи с отсутствием в губернии на тот момент развитой промышленности, а, следовательно, и рабочего класса, но и с тем, что в народе попросту не было истинно революционных настроений. Оживились лишь маргинальные слои населения, которые увидели в революции отличный способ безнаказанно пограбить и «выйти в люди».
В дальнейшем часть этих людей станет опорой новой власти в регионе, заключив с ней негласный договор – поддержка в обмен на закрытие глаз на бесчинства на местах. Другая часть организуется в вооруженные банды, которые станут бичом губернии в начале 1920-х годов. Пока же, не видя «сильной руки», ни к какой политической силе большая часть этих «свободных личностей» предпочитала не примыкать. В итоге рейды ревкомов зачастую заканчивались совместными попойками с «контрой» и всё теми же грабежами.
Такое положение дел продолжалось до начала декабря, когда в Симбирск прибыл 107 Троицкий полк, уже охваченный реальной революционной пропагандой и идеологией. Только после этого в городе установился зыбкий порядок.
Многие современные историки и культурологи для описания поведения людей в этот период предпочитают использовать выражение «стратегии выживания». Действительно, люди, не сумевшие стать «полупролетариатом», были обречены на выживание. Побеждал всегда сильнейший. «Морально дефективные дети… являлись кошмарным бичом для несчастных слепых и калек, которых буквально грабили…» – писал Д.Санин, один из организаторов эвакуации нетрудоспособного населения из центральных регионов на периферию. Грабеж в данном случае был единственно приемлемой стратегией не только для «дефективных» детей, но и для всех мужчин, не слишком озабоченных моральными принципами.
Новая власть отлично понимала, что в подобных Симбирской губерниях жизненно необходимо равняться именно на «почувствовавших дух свободы». Именно этот «элемент» на местах и становился опорой власти, именно на его нужды была направлена и соответствующая риторика. Весьма важное место в ней занимал сексуальный вопрос.
Радикальные феминистки времен революции выступали за отмену всякого стыда, за свободный секс и свободный выбор партнеров. Ради удовлетворения внутренних чаяний «целевой аудитории» большевики были готовы пойти и на большее, тем более, что подобная риторика была к тому времени вовсе не в новинку. Впервые об отмене изживших себя институтов семьи и брака и за свободные сексуальные отношения выступали ещё левые революционеры последней четверти 19 века, но поддержки не нашли и не могли найти.
Для этого была необходима соответствующая почва – доля анархии, расширение крестьянского духа общинности до понятия вседозволенности ради общего и, самое главное, большой процент свободных мужчин и женщин, не имеющих постоянного сексуального партнёра.
Первая мировая война выполнила за «раскрепостителей полов» большую часть работы – к 1918 году в губернии вне брака находилось более половины женщин и почти половина мужчин. Примерно такая же ситуация была и в большинстве других охваченных революцией регионов страны.
На этом фоне лозунги про свободную любовь уже не выглядели экстремальными и вполне ложились в канву господствующей идеологии, поддерживаемой базисом новой власти. В части сексуальных отношений лучше всего её выразил Бухарин: «В коммунистическом обществе вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины, исчезнут и проституция и семья».
«Полупролетариат» находился в эйфории – на преступность власти смотрели сквозь пальцы, разврат считали нормой, а грабеж – экспроприацией. Сама власть на местах зачастую служила примером новой жизни. Так, коменданта города Сенгилея на месяц исключили из партии за то, что он постоянно (!) «разводит гуляние, пьянство, заставляет девушек танцевать под силой оружия… насилует женщин». Как можно понять по мере наказания, такие проступки были тогда простительными. Для того, чтобы попасть под какие-то санкции, коменданту надо было очень сильно постараться.
Окончательно «героев нового времени» раскрепостила новая риторика. Метод замены языка, столь популярный в современных сектах, большевики освоили в совершенстве. «Новояз» позволял снимать любые моральные барьеры. Не стал исключением и секс, который становился то «актом пролетарского возмездия», если речь шла о насилии над женщинами благородного происхождения, то «пользованием», если речь шла о пролетарке.
Результаты не заставили себя долго ждать. За 1918 год количество абортов в городе выросло почти в два раза, а заболеваемость сифилисом – почти в три раза. Масла в огонь подкинуло и создание общежитий.
В основном они создавались в центре Симбирска в зданиях, ранее принадлежавших дворянству и гос. учреждениям. По воспоминаниям современников, в этих общежитиях пролетариата царил чудовищный разврат. При этом на фоне столь же чудовищной грязи. Проституция в этой среде стала абсолютной нормой.
Тут стоит ещё раз вернуться к психологии и вспомнить, что большинство новоявленного пролетариата было выходцами из сел, и привнесли они в «коммуны» ярко выраженную крестьянскую общинность. Искаженная доведенной до уровня понимания каждого большевистской идеологией, эта общинность обрела совершенно невероятные формы. «Общественная собственность на женщин» во многих таких «слободках» стала нормальным явлением, моментально воплотив в жизнь самые ненормальные риторические пассажи революционных феминисток того времени.
Неудивительно на этом фоне появление знаменитого «Декрета о национализации женщин», о котором до сих пор спорят историки. Оставим эти споры в стороне и сосредоточимся на главном – на самом декрете. Его существование вполне правдоподобно – нечто подобного ждали наиболее радикально настроенные (всего за несколько месяцев!) представители «опорного базиса» новой власти. Они внезапно ощутили себя хозяевами жизни. И в этой новой жизни действительно не было место семье, зато было место для «пользования» женщиной.
«Граждане мужского пола имеют право пользоваться одной и той же женщиной не чаще трех раз в неделю по три часа», – гласит один из пунктов декрета. В качестве примечания добавляется, что мужьям национализированных женщин разрешается пользоваться женами без очереди.
Этот декрет сегодня назвали бы явным «троллингом». Так оно, скорее всего, и было – его явно сочинили для целей посмеяться над властью. Относительно того, кто был автором опуса, единого мнения до сих пор нет. Да это и не важно – суть в том, что декрет понравился оппозиции, и стал использоваться как агит. материал против советской власти. Но кто же знал, что настроения этой самой власти окажутся настолько созвучны декрету, что найдутся те, кто воспримет его как руководство к действию.
Судя по всему, таковые нашлись, причем в Симбирской губернии. Сигнал пришёл из Курмышского уезда (ныне Нижегородская область), где нашёлся комбед (комитет бедноты – сельский пролетариат), который принял декрет за чистую правду и провел национализацию женщин в своём селении. Говорить о том, что сигнал действительно был, позволяет телеграмма Ленина в Симбирский губисполком, где он требует разобраться в ситуации. Виновных тогда так и не нашли, но ситуация выглядит достаточно правдоподобной на фоне вышеописанной ломки психологии основы пролетариата.
Активная фаза «сексуальной революции» продолжалась как минимум до 1919 года, когда были созданы губженотделы. 3 октября 1919 года в «Заре» появилась программная статья, декларирующая новый подход к «женскому вопросу». Теперь об национализации не могло идти и речи – даже самый оголтелый пролетариат успел пережить эйфорию поддержки вседозволенности и экстаз безнаказанности. Наступала пора подумать о еде, и без женщин тут было не обойтись. Теперь женщина становилась в первую очередь работницей, и лишь во вторую матерью и любовницей.
Изменилось и отношение к проституции, на которую до этого новые власти предпочитали закрывать глаза. Теперь проститутки объявлялись «дезертирами с трудового фронта» и сажались в тюрьмы. Но коренным образом это ситуацию не изменило – институт семьи так и не восстановился. Большинство «свободных индивидуумов» предпочитали самостоятельное выживание.
